Наименование параметра	Значение
Тема статьи:	ГАЛИЦКО-ВОЛЫНСКАЯ ЛЕТОПИСЬ
Рубрика (тематическая категория)	Литература

Самым крупным литературным явлением конца XIII в. в юж­ной Руси была Галицко-Волынская летопись, излагающая события с начала XIII в. и кончая 1292 ᴦ. Она открывается 1201 годом и заголовком ʼʼНачало княжения великаго князя Романа, само­держца бывша всœей Рускои земли, князя Галичкогоʼʼ, но о княже­нии Романа Мстиславича в ней ничего не говорится, и сейчас же вслед за приведённым заголовком идёт похвала умершему (в 1205 ᴦ.) Роману и его прадеду Владимиру Мономаху, после чего рассказывается о событиях галицкой и волынской истории после смерти Романа, событиях, в центре которых стоят сыновья Романа Даниил и Василько, а затем сын Василька Владимир.

В летописный свод Галицко-Волынская летопись вошла не в полном своём объёме, будучи механически присоединœена к Киев­ской летописи 2 как её продолжение; она опустила изложение собы­тий, предшествовавших 1201 году и частично изложенных по ней ещё в ʼʼПовести временных летʼʼ, как, к примеру, рассказ священ­ника Василия об ослеплении Василька Теребовльского, судя по стилю, представляющий собой отрывок из не дошедшей до нас начальной части Галицко-Волынской летописи. Вся недостающая в этой летописи история княжения Романа Мстиславича, обещанная летописцем в приведённом выше заглавии, также, очевидно, первоначально входила в неё.

В Ипатьевском списке, где Галицко-Волынская летопись поме­тена вслед за Киевской, она имеет хронологические приурочения, сделанные с ошибками составителœем свода и отсутствовавшие в первоначальном тексте, как это видно, между прочим, из знаком­ства с нехронологизованными текстами той же летописи, вошедши­ми в позднейшие летописные списки - Хлебниковский и Погодин­ский, и как это явствует и из слов самого составителя Галицкой летописи, который подчёркивает, что он имел в виду не лето­писное, а хронографическое изложение фактов, т. е. прагматическое, обусловленное связью событий, а не хронологическими дата­ми, которые он намерен был проставить после окончания своего труда, но не сделал этого (сделал это редактор Ипатьевской ле­тописи).

Как и Киевская летопись, летопись Галицко-Волынская отли­чается светской тематикой. В ней мало сообщается о фактах цер­ковной истории и преимущественно говорится о военных столкно­вениях, бедствиях, мятежах и распрях, сопутствовавших главным образом княжению Даниила.

Летопись отразила острую классовую и идейно-политическую борьбу, происходившую в Галицко-Волынской Руси в XIII в. В ней, в частности, ощутительно даёт себя знать внутриклассовое расслоение в среде галицкого боярства, часть которого (ʼʼслужи­лоеʼʼ боярство), наряду с городскими верхами, оказалась опорой княжеской власти в её борьбе с боярской знатью.

Галицко-Волынская летопись по своему изложению распадает­ся на две части. Первая, большая,- летопись собственно Галиц-кая, где идёт речь о малолетстве Даниила и Василька, использо­ванном в корыстных целях боярами, которые изображаются в от­рицательных чертах, а затем о княжении Даниила. Она написана, судя по характерным особенностям языка, одним лицом. В руках его, разумеется, были различные источники, в том числе, вероятно, повести о Калкской битве, о Батыевом побоище 1237 ᴦ. и др., но через весь данный материал внимательно прошлась рука книжника, отличавшегося очень индивидуальной манерой письма, неравно­душного к образно-поэтической и в то же время приподнятой, искусственно-цветистой речи. Изложение всœей этой части - связ­ное, сплошное, лишь время от времени прерываемое замечаниями вроде ʼʼничто же не быстьʼʼ или ʼʼтишина быстьʼʼ. Что касается вто­рой части летописи, Волынской, начинающейся с 1262 ᴦ., рассказы­вающей о событиях княжения Василька и его сына Владимира и обрывающейся на рассказе о начальных годах княжения брата Владимира - Мстислава, то возможно, что в составлении её участвовали два лица или даже несколько. Изложение её отличается большей отрывочностью и в конце приближается к обычным лето­писным записям.

Наибольший историко-литературный интерес представляет пер-вая часть Галицко-Волынской летописи, доводящая изложение до конца княжения Даниила. Автор этой части летописи, как сказано, особенно обнаруживает литературный талант. Он любит красивую, изысканную фразу, яркий образ, порой облечённый в риториче­скую словесную оправу, архаическую грамматическую конструк­цию, придающую его речи своеобразную академическую торжест­венность. Щеголяя своей книжностью, он иногда впадает в вычур­ность и как бы намеренную запутанность в своих синтаксических построениях. В то же время он, как ценитель и апологет рыцарской доблести восхваляемых им князей, прислушивается и к тем песням, которые пелись придворными певцами в честь князей-победителœей, и сам, очевидно, подпадает под влияние этих песен.

Наиболее художественный образчик поэтического стиля Галиц­ко-Волынской летописи мы находим в самом её начале - в похвале Роману и Владимиру Мономаху. Роман ʼʼума мудростьюʼʼ ходил по заповедям божиим, устремлялся на поганых, словно лев, сердит был, словно рысь, губил, словно крокодил. Как орёл, проходил он через вражескую землю, был храбр, как тур.
Размещено на реф.рф
Он соревновался с де­дом своим Мономахом, погубившим половцев и загнавшим хана половецкого Отрока в Абхазию, тогда как другой хан - Сырчан - скрывался на Дону. В то время Владимир Мономах пил золотым шлемом из Дона, завладев всœею землёю Половецкой и прогнав ʼʼпо­ганых агарянʼʼ. В эту похвалу вплетается поэтический рассказ на тему о любви к родинœе. Память о ней пробуждает запах травы с родных степей. После смерти Мономаха Сырчан посылает своего певца Оря к Отроку с предложением вернуться в родную землю. Ни слова Оря, ни половецкие песни, которые он поёт перед Отро­ком, не склоняют его к возвращению, но когда Отрок понюхал по­лынь с половецких степей (емшан), он, заплакав, сказал: ʼʼДа луче есть на своей земле костью лечи, нели (нежели) на чюже славну бытиʼʼ - и вернулся в свою землю. От него, добавляется в расска­зе, родился Кончак, который, двигаясь пешком, нося на плечах ко­тёл, вычерпал Сулу ".

В своё время Вс. Миллер в своей книге взгляд на ʼʼСлово о пол­ку Игоревеʼʼ утверждал, что весь приведённый рассказ не имеет ничего общего с летописью и попал в неё из какой-либо героиче­ской повести вроде ʼʼСлова о полку Игоревеʼʼ, быть может, даже из не дошедшей до нас начальной части ʼʼСловаʼʼ, и это, по мнению Вс. Миллера, тем более вероятно, что в самом начале ʼʼСловаʼʼ ав­тор обещает начать повествование ʼʼот стараго Владимера до ны-нешняго Игоряʼʼ и что это едва ли было только пустое обещание.

В самом делœе, рассказ Галицко-Волынской летописи роднит со ʼʼСловомʼʼ и сравнение Романа с туром, и выражение ʼʼпил золотом щоломом Донʼʼ, и упоминание о половецком певце и половецких деснях, и, наконец, гиперболическое изображение Кончака, вычер­пывающего котлом Сулу, близкое к изображению могущества Все­волода Юрьевича, способного расплескать вёслами Волгу и вычер­пать шлемом Дон, а также могущества Ярослава Осмомысла и Свя­тослава киевского.

В случае если догадка Вс. Миллера о том, что анализируемый рассказ ралицко-Волынской летописи является фрагментом не дошедшей до нас части ʼʼСлова о полку Игоревеʼʼ, представляется лишь остро­умной гипотезой, которую нельзя подкрепить никакими реальными данными, то вполне приемлема его мысль, что данный рассказ привне­сён в летопись из круга произведений, по своему поэтическому стилю очень близких к ʼʼСловуʼʼ. Отзвук песен, сложенных в честь Романа и его сына Даниила, мы находим в той же Галицко-Волынской летописи под 1251 ᴦ.: ʼʼОттуда же князь Данил приде ко Визь-не и прейде реку Наровь, и многи крестьяны от пленения избависта и песнь славну пояху има, богу помогшу има, и придоста со славою на землю свою, наследивши путь отца своего великаго князя Ро­мана, иже бе изострился на поганыя, яко лев, им же половци дети страшахуʼʼ. Как видим, в этой похвале удерживается знакомое уже нам сравнение Романа со львом; ʼʼизострился на поганыяʼʼ близко к ʼʼпоостри сердца своего мужествомʼʼ ʼʼСлова о полку Игоревеʼʼ, а упоминание о том, что именем Романа половцы устрашали своих детей,- отзвук эпической формулы, нашедшей себе применение к Владимиру Мономаху в одновременно почти написанном ʼʼСлове о погибели Рускыя землиʼʼ. Стилистически перекликается с расска­зом о Романе и Владимире Мономахе и рассказ о волхве Скомонде под 1248 ᴦ.: ʼʼСкомонд бо бе волхв и кобник (чародей) нарочит, борз же бе, яко и зверь, пешь бо ходя, повоева землю Пинскую, иныи страны; и убьен бысть нечестивый, и глава его взотчена (по­сажена) бысть на колʼʼ.

С первых же строк в Галицко-Волынской летописи даёт себя знать пристрастие летописца к книжной речи. Бросается в глаза прежде всœего очень частое употребление дательного самостоятель­ного, ни разу, между прочим, не встречающегося в ʼʼСлове о полку Игоревеʼʼ: ʼʼСырчанови же оставшю у Дона, рыбою ожившюʼʼ, ʼʼи приемшю землю их всю и загнавшю оканьныя агаряныʼʼ, ʼʼостав­шю у Сырчана единому гудьцю же Оревиʼʼ, ʼʼоному же не восхотев-Шю обратитисяʼʼ, ʼʼоному же обухавшю и восплакавшюʼʼ и т. д. В дальнейшем дательный самостоятельный также обильно уснаща­ет Галицко-Волынскую летопись, особенно её первую часть. В иных случаях здесь подряд следуют одно за другим предложения, каж­дое из которых конструировано при помощи дательного самостоя­тельного, как к примеру в следующей поэтической картинœе вещего знамения: ʼʼНе дошедшим же воемь рекы Сяну, сосœедшим же на Поли вооружиться, и бывшу знамению сице над полком: пришедшим орлом и многим вороном, яко оболоку велику, играющим же птицам, орлом же клекьщущим и плавающим криломы свои­ми и воспрометающимся на воздусе, яко же иногда и николи же не беʼʼ.

К числу специфически книжных оборотов относятся и поясне­ния тех или иных слов при помощи выражений ʼʼрекшеʼʼ, ʼʼреко-мыйʼʼ: ʼʼв горы кавькасьския, рекше во угорьскыяʼʼ, ʼʼрикс, рекомый король угорьскийʼʼ, ʼʼзажьгоша колымаги своя, рекше станы, во день воскресения, рекше неделюʼʼ и т. д.

Книжность свою автор обнаруживает и в пользовании изрече­ниями, притчами и афоризмами: ʼʼО лесть зла есть! Якоже Омир пишеть: до обличенья сладка есть, обличена же зла есть; кто в ней ходить, конець зол прииметь,- о злее зла зло есть!ʼʼ (изречение это заимствовано, видимо, из какого-то сборника; у Гомера его нет); ʼʼсловутьного певца Митусу, древле за гордость не восхотев-шу служити князю Данилу, раздраного аки связаного проведоша, сиречь яко же рече Приточник: буесть дому твоего скрутиться, бобр и волк и язвець (барсук) снедяться. Си же притчею речена бышаʼʼ. Книжного происхождения и рассказ летописца о злой но­чи, разыгравшейся над белжанами. Он построен на игре слов: ʼʼВ суботу же на ночь попленено бысть около Белза и около Черве-на Данилом и Василком, и вся земля попленена бысть: боярин боя­рина пленивши, смерд смерда, град града, якоже не остатися ни единой веси не пленене, еже притчею глаголють книги: не оставле-шюся камень на камени. Сию же наричють белжане злу нощь, сия бо нощь злу игру им сыгра: повоеваньи бо беаху преже светаʼʼ. Встречаются иногда в Галицкой летописи, как и в ʼʼПовести вре­менных летʼʼ, и народные пословицы. Сотский Микула говорит Да­ниилу, отправляющемуся в поход против венгров: ʼʼГосподинœе! не погнетши (не растревожив) пчел, меду не едатьʼʼ.

Составитель Галицкой летописи, как сказано выше, особенное внимание уделяет военным событиям и князьям - участникам этих событий, причём он охотно рисует детали воинского быта и снаряжения. Так, Галицкая летопись турнир, поединок уподобля­ет игре: ʼʼИ обнажившу мечь свой, играя на слугу королева, иному похвативши щит играющиʼʼ, или: ʼʼНаутрея же выехаша немце со самострелы, и ехаша на не (на них) Русь с половци и стрелами, и ятвезе со сулицами, и гонишася на поле подобно игреʼʼ. О воору­жении галицкой пехоты, о доспехах Даниила сказано: ʼʼЩите их яко зоря бе, шолом же их яко солнцю восходящю, копиемь же их держащим в руках яко трости мнози, стрельцемь же обапол иду­щим и держащим в руках рожаници (луки) свое и наложившим на не стрелы своя противу ратным. Данилови же на коне седящу и воя рядящуʼʼ; ʼʼБеша бо кони в личинах и в коярех (попонах) ко­жаных, и людье во ярыцех (латах), и бе полков его светлость вели­ка, от оружья блистающася. Сам же (т. е. Даниил) еха подле ко­роля (венгерского), по обычаю руску: бе бо конь под ним дивлению подобен, и седло от злата жьжена, и стрелы и сабля златом укра­дена, иными хитростьми, якоже дивитися, кожюх же оловира (шёл­ковой ткани) грецького и круживы (кружевами) златыми плоскыми ошит, и сапози зелœеного хза (кожи) шити золотомʼʼ. О ʼʼсветлом оружииʼʼ, о ʼʼсоколах-стрельцахʼʼ говорится под 1231 ᴦ. в рассказе о войне Даниила с венграми. Сам Даниил изображается летописцем всœегда в апофеозе. Летописец так характеризует своего героя: ʼʼБе бо дерз и храбор, от главы и до ногу его не бе в нем порокаʼʼ. Ко­гда князь подъезжает к Галичу, жители города бросаются ему на­встречу, ʼʼяко дети ко отчю, яко пчелы к матце, яко жажющи воды ко источникуʼʼ. У Даниила рыцарское представление о назначении воина, об его долге. Князьям, решившим уклониться от битвы с по­ловцами, он говорит: ʼʼПодобает воину, устремившуся на брань, или победу прияти или пастися от ратных; аз бо возбранях вам, ныне же вижю, яко страшливу душю имате; аз вам не рек ли, яко не подбаеть изыти трудным (усталым) воемь противу целым (бод­рым)? Ныне же почто смущаетеся? Изыдите противу имьʼʼ. К по­терпевшим поражение союзникам своим - полякам, впавшим в уныние, он обращается с такой речью: ʼʼПочто ужасываетеся? не весте ли, яко война без падших мертвых не бываеть? не весте ли, яко на мужи на ратные нашли есте, а не на жены? аще мужь убьен есть на рати, то кое чюдо есть? Инии же и дома умирають без сла­вы, си же со славою умроша; укрепите сердца ваша и подвигнете оружье свое на ратнееʼʼ. Унижение, испытанное Даниилом, когда он пошёл на поклон к татарам, вызывает у летописца горестную ти­раду: ʼʼО злее зла честь татарьская! Данилови Романовичю, князю бывшу велику, обладавшу Рускою землею, Кыевом и Володимером и Галичем, со братом си (своим), инœеми странами, ныне седить на колену и холопом называеться, и дани хотять, живота не чаеть, и грозы приходять. О злая честь татарьская! Его же отець бе царь в Рускои земли, иже покори Половецькую землю и воева на иные страны всœе; сын того не прия чести, то иный кто можеть прияти?ʼʼ

Наконец, в Галицкой летописи нередки устоявшиеся формулы воинского боя. Таково, к примеру, описание битвы поляков с тата­рами: ʼʼПотом же придоша к Судомирю и обьступиша и со всœе сто­роне, и огородиша и около своимь городомь, и порок (стенобитное орудие) поставиша: и пороком же бьющимь неослабно день и нощь, а стрелам не дадущим вынукнути из заборол... падаху с мостка в ров, акы сноповье; рови же бяху видениемь глубоце велми и ис-полнившася мертвыми, и бысть лзе (можно было) ходити по трупью, акы по мостуʼʼ. В других местах метание пращей, стрел и камней уподобляется дождю, треск ломающихся копий - грому, Метание копий и горящих головней - молнии.

Иногда батальный стиль Галицкой летописи, обнаруживая бли­зость к стилю книжной воинской повести, в то же время сближает­ся и с образами народного героического эпоса. Соединœение книжной и устной традиции сказалось, к примеру, в одной из наиболее драматических повестей Галицкой летописи - в повести о разоре-нии Батыем Киева в 1240 ᴦ. Здесь мы находим обычные для воин­ских повестей батальные картины: ʼʼПриде Батый Кыеву в силе тяжьце, многом множьством силы своей, и окружи град, и остолпи (обступила, окружила) сила татарьская, и бысть град во обдер-жаньи велице. И бе Батый у города, и отроци его обьседяху град, и не бе слышати от гласа скрипания телœег его, множества ревения вельблуд его и рьжания от гласа стад конь его. И бе исполнена земля Руская ратныхʼʼ. Батый поставил у городских стен бесчислен­ное количество стенобитных орудий, бивших день и ночь и пробив­ших стены. Киевляне вышли к пробоинам, ʼʼи ту беаше видити лом копейный и щит (щитов) скепание (рассечение), стрелы омрачи-ша свет побежденнымʼʼ. Но и в былинœе о Калинœе-царе, вошедшей в сборник Кирши Данилова, мы также имеем параллель к описа­нию в летописной повести несметной татарской силы. Калин-царь подошёл к стольному городу Киеву:

Збиралося с ним силы на сто вёрст.

Во всœе те четыре стороны.

Зачем мать сыра земля не погнётца.

Зачем не раступитца?

А от пару было от конинова

А и месяц, сонцо померкнула.

Не видить луча света белова,

А от духу татарсхова

Не мощно крещёным нам живым быть.

Порой описание воинских подвигов в Галицкой летописи со­провождается ритмическими повторяющимися одинаковыми окон­чаниями:

И не бе слышати от гласа скрипания телœег его,

множества ревения вельблуд его

и рьжания от гласа стад конь его;

исполчивша же коньники, с пешьци поидоста

с тихостью на брань,

сердце же ею крепко бе на брань

и устремлено на брань;

один же воин управи десьницю свою.

иземь рогатичю ис пояса своего,

далече верг, срази князя ятважьского

с коня своего,

в летящу ему до земле,

изыде душа его со кровью во ад.

Отметим, наконец, приём тавтологии, использованный в Галиц­кой летописи: ʼʼмножьство многоʼʼ, ʼʼмногомь множеством силы сво­ейʼʼ, ʼʼмосты моститиʼʼ, ʼʼклятвою клястисяʼʼ, ʼʼигру сыграʼʼ, ʼʼодож-дить дождьʼʼ.

Вторая часть Галицко-Волынской летописи - летопись собст­венно Волынская - по сравнению с первой частью отличается зна­чительно меньшей красочностью стиля; в ней мы не найдём того образно-поэтического языка, какой так характерен для галицкого летописца.

Как бы исключением являются здесь поэтические формулы воинского боя в описании битвы между братьями-князьями Кон­дратом и Болеславом Самовитовичами (под 1281 ᴦ.): ʼʼПришедшим гке полком к городу, и сташа около города, аки борове велицеи, и начашася пристраивати на взятье города; князь же Кондрат на-ча ездя молвити: ʼʼбратья моя милая Руси! потягнете за одино сердцеʼʼ. И тако полезоша под заборола, а друзии полци стояху недвижимы, стерегучи внезапнаго наезда от ляхов. Прилезшим же им под забороле, ляхове пущахуть на ня каменье, акы град силь­ный, но стрелы ратьных не дадяхуть им ни выникнути из заборол, и начаша побадыватися (колоть друг друга) копьи, и мнози язве-ни быша на городе, ово от копий, ово от стрел, и начаша мертви па-дати из заборол, акы сноповьеʼʼ.

Начало Волынской летописи занято изложением литовско-укра­инских отношений после убийства Миндовга. В дальнейшем глав­ное внимание уделяется летописцем Владимиру Васильковичу, ко­торый ʼʼправдолюбием светяся ко всœей своей братьи и к бояром и ко простым людемʼʼ. Большая обстоятельность, с которой гово­рится в летописи о Владимире Васильковиче, доброжелательная и даже апологетическая характеристика князя заставляют думать, что всё написанное здесь о нём принадлежит лицу или лицам, близ­ким к княжескому двору и питавшим к Владимиру большую при­язнь.

Говоря о Владимире Васильковиче, летопись подчёркивает его храбрость на охоте, которой он увлекался даже во время бо­лезни, душевную мягкость, доброту, благочестие, ум и справед­ливость.

В Волынской летописи в гораздо большей степени, чем в Га-лицкой, обнаруживается церковный налёт, сказывающийся, между прочим, в обширной похвале Владимиру Васильковичу, иной раз почти буквально использовавшей похвалу Владимиру Святосла­вичу в ʼʼСлове о законе и благодатиʼʼ Илариона. Впрочем, эта по­хвала начинается с такого описания внешности Владимира Василь-ковича, ĸᴏᴛᴏᴩᴏᴇ, вначале в точности повторяя описание внешности князя Романа Ростиславича, приведённое в Киевской летописи под 1180 ᴦ., в дальнейшем по своей детальности и стремлению к точ­ному воспроизведению его внешних примет выделяется на общем фоне летописных портретных изображений: ʼʼСий же благоверный князь Володимерь возрастомь бе высок, плечима велик, лицемь красен, волосы имея желты, кудрявы, бороду стригый, рукы же имея красны и ногы; речь же бяшеть в нем толста (низкая) и уста исподняя дебела (нижняя губа толстая)ʼʼ. Эти детальные подробности в описании внешности князя находятся в соответствии со столь же детальным описанием его болезни (видимо, рака нижней че­люсти), от которой он умер".

В конце XIII в. из Киевского великокняжеского свода 1200 ᴦ., из Галицко-Волынской летописи и летописи Владимиро-Ростовской был составлен в Галичинœе тот летописный свод, который по одному из списков принято называть Ипатьевской летописью. Через данный именно свод, сохранившийся в северных русских списках, галицко-волынская книжная культура, сама выросшая на почве культуры киевской, вместе с ней воздействовала в известной степени на ли­тературную культуру северной Руси.

ГАЛИЦКО-ВОЛЫНСКАЯ ЛЕТОПИСЬ - понятие и виды. Классификация и особенности категории "ГАЛИЦКО-ВОЛЫНСКАЯ ЛЕТОПИСЬ" 2017, 2018.

Летописец начинает повествование с 1201 г., с княжения великого князягалицкого Романа. Он отмечает, что в своих деяниях Роман следовал примеру деда своего Владимира Мономаха. После смерти князя на Руси началась великая смута. В 1202 г. Рюрик собрал войско из половцев и русских и пошёл на Галич. Но галицкие и владимирские бояре сумели дать отпор Рюрику, и ему пришлось вернуться в Киев. А в Галиче посадили князем Владимира. Вдове Романа вместе с детьми пришлось бежать к ляхам, так как новый князь хотел истребить род Романов, а «безбожные галичане» готовы были помочь ему в этом.

Ляшский князь Лестько послал сына Романа, Даниила, в Угорскую землю и предложил угорскому королю Андрею помочь Романовым детям - собрать войско и отвоевать для них галицкий престол. Княгиня и второй сын, Василько, остались у ляхов, а Даниил у угорского короля - его предполагали женить на королевской дочери.

У Владимира, который правил в Галиче, был брат Роман, сидевший в Звенигороде. Между ними началась усобица, и Роман, победив, захватил Галич, а Владимир бежал в Путивль. Об этом узнал король Андрей, послал в Галич войско и, захватив Романа, отправил его в Угорскую землю. Во главе угорского войска стоял Бенедикт. Галичане называли его антихристом: он притеснял бояр и горожан, его дружина бесчестила женщин. И в 1206 г. галичане призвали на помощь Мстислава, но ему не удалось одолеть Бенедикта. В это время Роману удалось бежать, и вместе с братом Владимиром пошли они войной на Бенедикта и прогнали его обратно в Угорскую землю. В Галиче по-прежнему стал княжить Владимир, в Звенигороде Роман, а их брат Святослав в Перемышле.

В 1208 г. Игоревичи (сыновья героя «Слова о полку Игореве». - О. Е.) сговорились против галицких бояр и при удобном случае перебили их. Некоторым, однако, удалось бежать к королю Андрею, и они попросили его дать им в князья Даниила, чтобы вместе с ним отбить Галич у Игоревичей. Король собрал войско. Завоевали Перемышль, захватив князя Святослава. Оттуда направились к Звенигороду. К звенигородскому князю Роману пришли на помощь половцы и с ними Изяслав, племянник Романа. Им удалось прогнать угров из-под Звенигорода. Но когда Роман вышел из города, чтобы просить помощи у других русских князей, его взяли в плен и привели в стан Даниила. Угорские воеводы послали сказать звенигородцам, что их князь захвачен. И тогда звенигородцы сдались. Угорское войско пошло к Галичу. Владимир и сын его Изяслав бежали. Вдова великого князя Романа приехала в Галич повидать своего сына Даниила. И тогда бояре владимирские и галицкие и воеводы угорские посадили Даниила на престол его отца, хотя был он ещё ребёнком. Но вскоре Галич вновь был осаждён Мстиславом Ярославичем, и княгине вместе с сыном пришлось вновь бежать в Угорскую землю. Княжить в Галиче вновь стал Владимир.

Угорский король Андрей вновь пошёл на Галич. Договорившись с ляшским князем Лестысо, он женил своего сына на его дочери и посадил править в Галиче. Романовичи же - Даниил и Василько - стали князьями владимирскими. Галич в это время захватил Мстислав, и Даниила женил на своей дочери.

С 1215 по 1223 г. продолжались усобицы: «боярин боярина грабил, смерд смерда, горожанин горожанина». А в 1224 г. пришло на землю Половецкую неслыханное войско - татары. Половцы пытались сопротивляться, но даже самый сильный из них - Юрий Кончакович - не мог им противостоять и бежал. Половцы позвали на помощь русских князей. Совет решил выступить против татар. Перейдя Днепр, войско вышло в половецкие земли и встретило татарские полки. Русские стрелки победили татар и про гнали их далеко в степь. Восемь дней шли за ними русские воины до реки Калки. Здесь и состоялась жестокая битва Сначала татары обратились в бегство, но им на помощь пришли новые полки. Побеждены были все русские князья. Такого на Руси ещё никогда не бывало. Татары, стремительно наступая, дошли до Новгорода Новгородцы, не ведая об их коварстве, вышли навстречу с крестами и все были перебиты. Затем татары повернули назад, на восточные земли, и завоевали землю Тангутскую и иные страны. Тогда же был убит тангутами Чингисхан.

А усобицы между русскими князьями продолжались. Александр питал вражду к своим братьям Даниилу и Васильку. Он стал подстрекать к войне с ними тестя Даниила Мстислава. Даниил призвал на помощь ляшского князя Лестько и пошёл против Мстислава. Мстислав был вынужден вернуться в Галич. Тем временем Даниил с ляхами разоряли галицкие земли. Однако, когда они встретились и состоялось разбирательство, выяснилось, что Александр клевещет на обоих и натравливает их друг на друга. Мстислав и Даниил утвердили мир.

В 1226 г. Мстислав воюет с угорским королём. Под Галичем угры были побеждены и вернулись в свои земли. Мстислав хочет посадить в Галиче Даниила, но, обманутый клеветой приближённых, отдаёт его угорскому королевичу, а себе берёт Понизье.

В 1227 г. продолжаются бесконечные войны, восстания, мятежи. Умирает князь Мстислав, покаявшись перед Даниилом в том, что отдал Галич не ему, а иноземцу. В 1228 г. митрополит Кирилл, преблаженный святой, пытался помирить всех, но не смог. Собрал войско Владимир Киевский и вместе с половцами и некоторыми русскими князьями обложили Каменец. Даниил и Василько позвали ляхов и пошли в Киев.

В 1229 г. по совету коварных бояр на Сейме был убит Лестько, великий князь ляшский. Его брат Кондрат, объединившись с Даниилом и Васильком, осадили ляшский город Калиш, но долго не могли взять его, так как горожане отчаянно сопротивлялись. Когда же город пал, был заключён мир. Вернувшись на Русь, Даниил прогоняет из Галича угорского королевича. В ответ на это король Андрей, собрав большое войско, осаждает город. Но Даниил привлёк на свою сторону ляхов и половцев, и Андрей был вынужден уйти, бросив своё войско, которое было почти полностью перебито русскими. Так Даниил, покинув в своё время Галич из-за измены бояр, вернул себе город.

Но в 1230 г. бояре опять устроили заговор против своего князя, предполагая посадить на престол его племянника Александра. Но планы их были нарушены, и Александру пришлось бежать в Перемышль, а затем в Угорскую землю. Там в это время находился изменник Судислав, который уговорил короля Андрея вновь отправиться в поход на Русь. И в течение 1230–1231 гг. с переменным успехом между русскими и уграми шли жестокие битвы, в результате которых Даниил утвердился на Галицкой земле.

В это время в Киеве княжил Владимир. Он собирался идти на черниговские земли и позвал с собой Даниила. Они захватили многие города по Десне. После лютого боя у Чернигова князья заключили с черниговцами мир и вернулись в Киев. Но в это время к Киеву пришли половцы. Русское войско, обессиленное походами, не могло сопротивляться. Владимир был захвачен в плен, а Даниил бежал в Галич.

В 1237 г. вновь пришли на Русь монголо-татары - летописец называет их «безбожными измаильтянами», с которыми русские князья бились на Калке. Первое их нашествие было на Рязанскую землю, они приступом взяли Рязань и перебили всех её жителей, не пощадив даже грудных детей. Узнав об этом, владимирский князь Юрий послал против Орды своего сына Всеволода с большим войском. В битве на реке Колодне Всеволод был побеждён. Тогда Юрий, выйдя из Владимира, стал собирать новое войско, но был захвачен татарами и убит. Батый стоял у стен Владимира, но город упорно сопротивлялся. Юный Всеволод, испугавшись, сам вышел к Батыю с богатыми дарами, надеясь сохранить свою жизнь и жизнь горожан. Но Батый велел его зарезать в своём присутствии, а жителей перебить. По его приказу татары подожгли церковь, где укрывались княгиня с детьми и епископ Митрофан. Разрушив Владимир и захватив Суздаль, Батый направился к Козельску. Семь недель понадобилось ему, чтобы взять город. Затем он вернулся в половецкие земли и оттуда посылал войска на русские города.

Однако усобицы между русскими князьями не прекращались. В 1238 г. князь киевский Михаил, испугавшись татар, бежал в Угорскую землю, в Киеве же сел сын смоленского князя Ростислав. Даниил пошёл против него и взял его в плен.

В 1240 г. Батый с огромным войском подошёл к Киеву. Войско было так велико, что «нельзя было голоса слышать от скрипения телег его, от рёва множества верблюдов его, ржания коней его, и была вся земля Русская наполнена воинами». Вместо разрушенной татарскими таранами городской стены жители за одни сутки возвели новую стену около церкви святой Богородицы. Люди укрылись в церкви, влезли на церковные своды, и она рухнула от тяжести. Так был захвачен Киев. Множество русских городов было разрушено, а жители их перебиты.

Затем Батый пошёл на угров. Бились войска на реке Солоне, угры бежали, и татары гнали их до самого Дуная. Ещё до этого князь Даниил ездил к угорскому королю, желая породниться с ним. Теперь он не мог вернуться на Русь: путь преграждало монголо-татарское войско. Тогда он отправился в Ляшскую землю и, к своей радости, нашёл там свою княгиню, детей и брата, успевших убежать от татар. Князь Болеслав, сын Кондрата, дал ему город Вышгород, и Даниил оставался там, пока не пришла весть, что татары ушли с Русской земли.

Вернувшись на Русь, Даниил продолжает походы против удельных князей. В 1245 г. он начинает войну уже с ляшским князем Болеславом, заняв люблинские земли до самой реки Вислы. В 1246–1247 гг. воюет с литовцами, дважды отбив город Пинск. В 1248 г. брат Даниила Василько сражается с ятвягами (древнепрусское племя, родственное литовцам), освободив от них исконно русские города. Основное событие 1249 г. - война с Ростиславом, зятем угорского короля, который давно претендовал на княжение в Галиче, - также завершилось победой Даниила.

В 1250 г. из Орды приехал к Даниилу и Васильку посол с требованием отдать Галич. Понимая, что защитить свою вотчину он не в силах, Даниил решает ехать к Батыю сам. С тяжёлым сердцем пускается он в путь, предчувствуя все унижения, через которые придётся пройти. И хотя Батый радушно принимает его, горько ему, князю, стоять на коленях и называть себя холопом. Пробыл Даниил в Орде двадцать пять дней, был отпущен и получил ханский ярлык на управление своими землями. В том же году Даниил заключает мир с угорским королём, женив сына на его дочери.

1251 год ознаменован новым походом против ятвягов, в котором участвовали русские и ляхские воины. В 1252 г. к помощи Даниила прибегает угорский король в войне с немцами. Этот союз становится ещё теснее в последующие годы: общими усилиями они завоёвывают Моравию и другие чешские земли. Даниил весьма гордится этим походом: ведь ещё ни один русский князь не покорял Чехию.

В 1255 г. римский папа Иннокентий прислал к Даниилу почётных послов, привёзших венец, скипетр и корону как символы королевского достоинства. Иннокентий стремился к воссоединению католической и православной церквей, был заинтересован в союзе с сильными русскими князьями и через послов обещал помощь в борьбе с Ордой. Даниил принял венец в церкви Св. Апостолов в городе Дорогичине, и с этой поры летописец называет его королём.

Постоянные походы против ятвягов в 1256-1257 гг. привели к тому, что это племя было частично уничтожено, частично покорено. С этого времени ятвяги платят Даниилу дань. С 1257 г. Даниил начинает предпринимать отдельные походы и против монголо-татар. А татары тем временем начали продвигаться в землю Ляшскую. Перейдя Вислу, они подошли к городу Сендомиру. Сражение продолжалось четыре дня. Когда татары ворвались за крепостные стены, всё оставшееся население вышло за их пределы. Люди шли в праздничной одежде, с крестами, свечами и кадилами. Два дня татары держали их на болоте близ Вислы, а затем перебили всех до одного.

1265 год отмечен появлением кометы: «Явилась на Востоке звезда хвостатая, страшная на вид». При виде её людей охватывал страх и ужас. Мудрецы предсказывали, что будет «великий мятеж на земле». В 1266 г. «великий мятеж» случился среди самих татар - они «перебили друг друга великое множество».

В 1268 г. сын короля Даниила Шварн и сын Василька Владимир выступают на стороне Литвы в войне против ляхов. Не послушав совета дяди, Шварн слишком рано вступил в схватку и был разбит. Но после этого наступил мир, Шварн стал княжить в Литве, но вскоре умер.

В 1271 г. умер великий князь владимирский Василько, после него начал княжить его сын Владимир. В Галиче же после смерти короля Даниила стал княжить Лев, его сын.

В 1274 г. литовский князь Тройден, нарушив соглашение со Львом, послал войско, чтобы захватить город Дорогичин. В самый день Пасхи город был взят, а жители перебиты. Узнав об этом, Лев послал к татарам, к великому князю Меньгу-Темиру, прося помощи против Литвы. Меньгу-Темир дал ему войско и дружины заднепровских князей, которые находились в подчинении у татар, Лев и татарское войско раньше других князей очутились у Новогрудка и, не став дожидаться, взяли город. Подошедшие на другой день князья очень обиделись на Льва и не пошли с ним дальше в Литву.

В 1276 г. в Литву к Тройдену пришли прусы, гонимые немцами. Тот принял их и поселил частью в Городне, частью в Слониме. Владимир же, посоветовавшись со Львом, своим двоюродным братом, послал рать свою к Слониму, не желая, чтобы прусы селились на этой земле. В этом же году Владимиром основан город Каменец.

В 1277 г. хан Ногай прислал своих послов к князьям Льву, Мстиславу и Владимиру, предлагая им своё войско с воеводой, чтобы вместе идти на Литву. Князья двинулись к Новогрудку, но, узнав, что татары опередили их и, видимо, уже разграбили город, решили идти к Городне, «нетронутому месту». На ночлег стали около Волковыйска, Князья послали своих лучших бояр и слуг грабить окрестности. Забрав всё, что можно, те не вернулись к войску, сняли доспехи и, не выставив караула, легли спать. Горожане, прознав про это, сделали вылазку и взяли всех в плен. На следующий день князьям пришлось выручать своих слуг. Они объявили, что откажутся от взятия города, если им вернут пленных. Так они получили своих бояр, а городу никакого вреда не причинили.

В 1279 г. по всей земле был голод. К Владимиру явился посол от ятвягов, прося продать хлеба Он отправил им хлеб на лодках по Бугу в сопровождении надёжных людей. Остановились на ночь у города Полтовеска. Ночью все они были перебиты, хлеб захвачен, а лодки потоплены. Владимир стал доискиваться, кто это сделал. Князь Болеслав указал ему на своего племянника Кондрата, с которым тогда враждовал. Владимир послал на Кондрата свою рать и взял много пленных. Но когда Кондрат повинился, был заключён мир, а пленные возвращены.

В 1280 г. после смерти великого князя Болеслава некому было княжить в Ляшской земле. Этот престол захотел занять Лев. Но ляшские бояре выбрали князем одного из племянников Болеслава - Лестько. Тогда Лев обратился за помощью к хану Ногаю.

Тот дал ему своих воевод и принудил русских князей Мстислава и Владимира идти вместе со Львом. Те шли неохотно, а Лев с радостью. Но, как замечает летописец, «Бог совершил над ним свою волю»: многих бояр и слуг из его полка ляхи поубивали, и Лев ни с чем вернулся назад.

В 1281 г. уже Лестько пошёл войной на Льва и, захватив у него Перевореск, перерезал там всех людей от мала до велика, а город сжёг.

В 1282 г. хан Ногай решил идти на угров, велев следовать за собой и русским князьям. Часть войск Ногая пошла через горы и заблудилась. Вместо трёх дней они блуждали целый месяц. Начался страшный голод, во время которого, по словам летописца, «стали есть людей, а потом умирали сами». Как свидетельствовали очевидцы, умерли более ста тысяч человек.

В 1283 г., забыв про неудачу, татары, вновь призвав русских князей, идут в ляшские земли, по дороге грабя и русские города. Только Владимиру удаётся избежать этой повинности, так как он тяжело болен. Предчувствуя близкую смерть, он завещает своё княжество брату Мстиславу. Однако прожил он ещё шесть лет и умер в 1289 г. После его смерти князь Юрий (сын Льва) начал самовольно занимать земли, отписанные Мстиславу. Между ними начались распри.

При понимании истории России почти никак не воспринимаются события, происходившие в XIII веке, времени первого отпадения Киева, когда на обширной территории с севера на юг протянулось большое государство, называемое Галицко-Волынским княжеством. Его западное положение, относительно остальных владений русских князей, выделило его. Оно почти не было затронуто нашествием Батыя и потому вело политику в отношении прочих соседей, мирно соседствуя или воюя с Литвой, Польшей, Венгрией и половцами. Время расцвета этого княжества описано в Галицко-Волынской летописи, дошедшей до нас в составе Ипатьевской летописи.

Составителей исторической хроники прежде прочего интересовало происходящее с правившими князьями, войны и ярчайшие события на Руси. Поэтому в годы затишья в летописи так и написано, что ничего не происходило. Повествование начинается с 1201 года, а в 1203 году внук Мономаха Роман Мстиславич силой взял Киев, получив вследствие того титул Великого князя. Дальнейшие события запутывают читателя, учитывая частую ротацию владетелей княжеских титулов. Тот же Роман Мстиславич в разные годы правил землями новгородскими, галицкими, волынскими и объединёнными галицко-волынскими.

Батыево нашествие приводится в летописи согласно текста русских летописей. Многие описания повторяют друг друга, но чаще дополняют или с другой стороны смотрят на события. Как пример – сказ про умерщвление Михаила Тверского в Орде. Согласно Галицко-волынской летописи Михаил всего лишь отказался кланяться идолам, чем вызвал гнев хана и потому был казнён, без излишнего упора на религиозные мотивы.

Любопытным эпизодом выглядит именование Галицко-Волынских князей. Роман Мстиславич мог называться самодержцем всея Руси или царём Русской земли. Сын его, Даниил Романович, благодаря воле папы Иннокентия IV до конца жизни имел титул короля Руси.

После смерти Даниила Романовича история Галицко-Волынского княжества теряет единую нить, находя продолжение в отношениях следующих князей с Русью и Литвой. Само объединение княжеств не даёт представления об их единстве, ибо галицкие и волынские земли могли управляться разными князьями. К моменту окончания летописи у княжеств появится единый владетель – Лев Данилович, сын Даниила Романовича.

Почему же история Галицко-Волынского княжества ныне представляет малый интерес для читателя? Вектор развития был направлен в иную от нужд Руси сторону. Со временем территория княжества окажется поглощена Литвой, Польшей и Венгрией соответственно, окончательно выйдя из поля зрения исторических процессов самой России. Галицкие и Волынские князья в той же мере не интересовались происходившим на Руси, отдавая приоритет политике западных соседних государств.

Теперь, когда Галицко-Волынская летопись усвоена, необходимо переосмыслить понимание прошлого. Нужно увидеть ранний крах Руси, предварявший нашествие Батыя. Внутренняя раздробленность привела к глубоким изменениям. Но, поскольку разорение не коснулось северных частей (Новгород) и западных (Галицко-Волынское княжество), нельзя однозначно утверждать случившийся крах и впоследствии. Культура Руси не была уничтожена и не было полного вырождения морали, как о том может теперь думаться.

Галицко-Волынское княжество лучше считать составной частью Руси, ведшим собственную политику, так как соседствуя с европейскими государствами, правившие им князья испытывали обоснованную необходимость иметь отличное представление о политике вообще. Это в свою очередь позволяло русским княжествам враждовать с приходящими с юга кочевниками или с севера скандинавами и немцами, не заботясь об опасности с запада, где и располагались земли Галицкого и Волынского княжеств.

Теперь, дабы избежать укоров историков, следует сказать, что анализу подверглись не реально происходившие события, а описанное непосредственно в тексте летописи. У летописцев имелось собственное представление о происходившем, поэтому личным мнение может располагать каждый с ним ознакомившийся.

Дополнительные метки: галицко волынская летопись критика, анализ, отзывы, рецензия, книга, Galician–Volhynian Chronicle analysis, review, book, content

Данное произведение вы можете приобрести в следующих интернет-магазинах:
ЛитРес | Ozon

Это тоже может вас заинтересовать:
–

Галицко-Волынская летопись была создана в XIII в. и дошла до нас в составе Ипатьевской летописи XV в. В центре повествования стоит фигура великого князя Даниила Романовича Галицкого - одновременно эпический и романтический образ древнерусского князя, мужественного, мудрого, воинственного и справедливого. (См. рубрику Галицко-Волынская летопись)

Галицко-Волынская летопись была создана в XIII в. и дошла до нас в составе Ипатьевской летописи XV в.; это ценный исторический источник, содержащий сведения по истории Южной Руси, Литвы и частично Венгрии и Польши, охватывающий целый век - век наивысшего расцвета Галицко-Волынского княжества. В центре повествования стоит фигура великого князя Даниила Романовича Галицкого - одновременно эпический и романтический образ древнерусского князя, мужественного, мудрого, воинственного и справедливого. Даниил Романович осенен ореолом народного героя, защитника отечества, победителя многочисленных врагов; и в то же время это мудрый дипломат, человек, не лишенный эстетических интересов, всегда стремящийся не только укрепить, но и украсить свою родную страну. Вся летопись состоит из описаний битв, «остросюжетных» политических-интриг, и это перемежается с сообщениями о частных семейных ((565)) делах, о симпатиях и антипатиях людей, о любви к родным местам и о беспокойной жажде деятельности во славу отечества. Постоянной трагической нотой звучит, начиная с середины произведения, тема татарского нашествия, разорения и гибели.

Галицко-Волынская летопись - произведение очень сложное, что определяется и историей создания памятника. Летопись состоит из многих компонентов, порой не очень удачно соединенных в одно целое. Кроме того, она четыре раза переделывалась и дополнялась. Четыре сводчика (составители сводов) имели разные взгляды на события, у них были разные «главные герои», и им не удалось (вернее, они и не хотели этого) избежать пристрастности в характеристиках тех или иных персонажей, вершивших историю в описываемое время. Однако тема героического подъема и эмоциональная насыщенность всех частей являются объединяющим началом в памятнике.

Как было принято в то время, галицко-волынские князья имели свою придворную летопись и своего летописца. Однако эта летопись составлялась не по годам, а единовременно - составитель собирал воедино все материалы, из которых мог составить свое описание: летописные известия из других источников, воинские повести (рассказы о битвах и походах, написанные или рассказанные очевидцами событий), документы из княжеского архива, отчеты военных и дипломатических деятелей. Все это дополнено собственными рассказами составителя, а также цитатами из книг (из Библии, переводных хроник и др.), показывающими широкую образованность составителя, а также круг литературы, который был в распоряжении галицко-волынского книжника.

Первая часть Галицко-Волынской летописи - летописный свод 1246 г., составленный митрополитом Кириллом. В 1246 г. митрополит Кирилл навсегда расстался с Даниилом Романовичем, и его сменил в качестве составителя летописи холмский епископ Иоанн, который довел повествование до 1264 г., года смерти Даниила Романовича. В состав свода 1246 г. включены известия из Киевской летописи, в частности, «Повесть о нашествии Батыя», которая находится на стыке сводов Кирилла и Иоанна.

Летопись Иоанна охватывает 1247-1264 гг., она написана в Холме. Однако в ней чувствуются следы основательной переработки ее, осуществленной, по-видимому, во Владимире составителем следующей части Галицко-Волынской летописи, свода Василька Даниловича. И это легко проследить, наблюдая, как в данной редакции летописного текста рассказывается о Льве Даниловиче, старшем сыне Даниила Романовича. Епископ Иоанн относится к Даниилу Романовичу и его сыну Льву с большим пиететом. Он упоминал Льва уже в повествовании о походах Даниила Романовича в своде 1246 г. Однако в описаниях событий 1263-1269 гг. (времени правления Шварна) совсем нет благожелательных сообщений о Льве. По-видимому, они были выброшены владимирским редактором, как и многие другие события, не имеющие отношения к Васильку и Владимиру. Повести о чешском и ятвяжском походах вновь отводят Льву надлежащее место- возможно, они были написаны по его рассказам. Сам епископ Иоанн ((566)) был участником визита князя Василька к Бурундаю в 1261 г. Все это сказание написано в достаточно официальном тоне, но слова «владыка стояще во ужасти величе» показывают нам автора этого сообщения, которому трудно забыть пережитый страх при виде гнева завоевателя.

Граница между сводом Иоанна и следующим сводом - Василька Даниловича - размыта. В. Т. Пашуто считает началом свода Василька Тернавский съезд 1262 г. Возможно, что начало немного раньше - в 1261 г.- с сообщения о свадьбе Ольги Васильковны. Перед этим текстом в Ипатьевской летописи находится киноварная строка «по сем же минувшем лету», служащая заставкой-разделителем.

Летописец Василька охватывает период с 1263 (условно) до 1271 г. - года смерти Василька. Тенденциозность этой части летописи еще более заметна - преувеличение роли князя Василька в происходящих событиях делается за счет умалчивания о событиях, в которых он не участвовал. Эта летопись очень коротка, в ней есть части погодной записи событий, и существенным дополнением к ней являются рассказы о литовских событиях, заимствованные из литовской летописи.

Летописец Владимира Васильковича (от 1272 до 1289 г.) начинается словами: «Нача княжити в него мъсто сынъ его Володимерь». Автор его - епископ Евсигний. Характер повествования здесь иной, и это определяется личностью князя Владимира и общим положением его княжества. Волынская земля была отделена и от татар, и от венгров Галицким княжеством. Владимир Василькович мог себе позволить, ссылаясь на болезнь, не общаться с татарами (и осуждать Льва за его контакты) и не интересоваться военными делами. Основные военные сообщения его свода - это выдержки из Литовской летописи, рассказ о походе Телебуги и походе русских князей «неволею татарскою» против Польши. С 1289 г. в центре внимания летописца - болезнь и смерть князя Владимира Васильковича. С дневниковой точностью автор, очевидец каждого дня его жизни, описывает все, что происходило - кто к нему приходил, о чем говорили, о чем думал князь, чем он был озабочен, как он страдал.

Окончив рассказ о последних днях князя Владимира, летописец, следуя литературному этикету, написал книжную, искусственную похвалу князю Владимиру. В ней уже очень мало от живого человека - заимствованные из традиционной письменности похвалы (за милосердие, нищелюбие, кротость и т. д.), подробное описание всего, что он сделал для церквей своего княжества (похожее на инвентарную опись) и пространная цитата из «Слова о Законе и Благодати», приноровленная к своему герою. В. Т. Пашуто считает, что у епископа Евсигния явилась мысль о канонизации князя Владимира - с этого момента он переменил стиль своей работы, начал писать языком традиционной письменности, привычным для восприятия в сфере церкви, и закончил все сообщением о нетленности тела Владимира Васильковича (этикетный житийный мотив).

С 1289 по 1291 г. - небольшой кусок летописи, который может быть назван Летописцем князя Мстислава Даниловича. Здесь характер летописи опять меняется. В центре внимания автора - военные события, крамола бояр, ((567)) интриги Льва и Юрия. В конце несколько погодных записей. По-видимому, конец этого свода не сохранился.

Читателю следует помнить о следующем: хотя в Галицко-Волынской летописи повествование ведется как бы по годам, эти годы проставлены не точно (с ошибкой до пяти лет). Летописец не случайно ввел в свое повествование рассуждение о хронологии (см. с. 324 и комм. на с. 591) - он действительно так работал, описывая события целиком, а не погодно, то есть забегая вперед и возвращаясь назад. Хронологическая сетка расставлена потом. Начинается Галицко-Волынская летопись сразу после Киевской, кончившейся 1200 г., поэтому летописец ставит своей первой датой 1201 г., считая его годом смерти Романа Мстиславича (на самом деле Роман умер в 1205 г.). Мы пользуемся датами летописи для обозначения места того или иного рассказа в тексте летописи, а не для определения времени происходящего события - все эти даты историки должны проверять по другим источникам.

Галицко-Волынская летопись печатается по ее старейшему списку - по Ипатьевской рукописи XV в. (БАН. 16.4.4). В тех случаях, когда имеется порча текста или очевидная ошибка писца, исправления вносятся по другим спискам Галицко-Волынской летописи - Погодинскому (П) и Хлебниковскому (X), в этих случаях исправленное место дается курсивом. На протяжении всего списка встречаются более поздние исправления, которые не учитываются, кроме тех случаев, когда такое исправление важно и подтверждается другими списками.

При подготовке текста и комментария были использованы следующие источники: 1) Полное собрание русских летописей, изданное Археографической комиссией, т. 2. Ипатьевская летопись. СПб., 1908. - Переиздание. М., 1962.-Указатель к первым восьми томам. Отд. 1. Указатель лиц. СПб., 1898; Отд. 2. Указатель географический. СПб., 1907,- далее сокращенно: ПСРЛ. 2) В. Т. П а ш у т о. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950,- далее: П а ш у т о. 3) А. В. Лонгинов. Родственные отношения русских князей с венгерским королевским домом. - Труды Виленского предварительного комитета по устройству в Вильне IX Археологического съезда. Вильно, 1893, - далее: Лонгинов. 4) А. А. Раппопорт. Очерки по истории военного зодчества северо-восточной и северозападной Руси X-XV вв. М.-Л., 1961. 5) А. Н. Кирпичников. Военное дело на Руси в XIII-XV вв. Л., 1976.

ПАМЯТНИКИ ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕЙ РУСИ, XIII ВЕК: [сборник текстов] / составление и общая редакция Л.А. Дмитриева, Д.С. Лихачева.

Подготовка текста, перевод и комментарий О. П. Лихачевой

Самым крупным литературным явлением конца XIII в. в юж­ной Руси была Галицко-Волынская летопись, излагающая события с начала XIII в. и кончая 1292 г. Она открывается 1201 годом и заголовком «Начало княжения великаго князя Романа, само­держца бывша всей Рускои земли, князя Галичкого», но о княже­нии Романа Мстиславича в ней ничего не говорится, и сейчас же вслед за приведённым заголовком идёт похвала умершему (в 1205 г.) Роману и его прадеду Владимиру Мономаху, после чего рассказывается о событиях галицкой и волынской истории после смерти Романа, событиях, в центре которых стоят сыновья Романа Даниил и Василько, а затем сын Василька Владимир.

В летописный свод Галицко-Волынская летопись вошла не в полном своём объёме, будучи механически присоединена к Киев­ской летописи 2 как её продолжение; она опустила изложение собы­тий, предшествовавших 1201 году и частично изложенных по ней ещё в «Повести временных лет», как, например, рассказ священ­ника Василия об ослеплении Василька Теребовльского, судя по стилю, представляющий собой отрывок из не дошедшей до нас начальной части Галицко-Волынской летописи. Вся недостающая в этой летописи история княжения Романа Мстиславича, обещанная летописцем в приведённом выше заглавии, также, очевидно, первоначально входила в неё.

В Ипатьевском списке, где Галицко-Волынская летопись поме­тена вслед за Киевской, она имеет хронологические приурочения, сделанные с ошибками составителем свода и отсутствовавшие в первоначальном тексте, как это видно, между прочим, из знаком­ства с нехронологизованными текстами той же летописи, вошедши­ми в позднейшие летописные списки - Хлебниковский и Погодин­ский, и как это явствует и из слов самого составителя Галицкой летописи, который подчёркивает, что он имел в виду не лето­писное, а хронографическое изложение фактов, т. е. прагматическое, обусловленное связью событий, а не хронологическими дата­ми, которые он намерен был проставить после окончания своего труда, но не сделал этого (сделал это редактор Ипатьевской ле­тописи).

Как и Киевская летопись, летопись Галицко-Волынская отли­чается светской тематикой. В ней мало сообщается о фактах цер­ковной истории и преимущественно говорится о военных столкно­вениях, бедствиях, мятежах и распрях, сопутствовавших главным образом княжению Даниила.

Летопись отразила острую классовую и идейно-политическую борьбу, происходившую в Галицко-Волынской Руси в XIII в. В ней, в частности, ощутительно даёт себя знать внутриклассовое расслоение в среде галицкого боярства, часть которого («служи­лое» боярство), наряду с городскими верхами, оказалась опорой княжеской власти в её борьбе с боярской знатью.

Галицко-Волынская летопись по своему изложению распадает­ся на две части. Первая, большая,- летопись собственно Галиц-кая, где идёт речь о малолетстве Даниила и Василька, использо­ванном в корыстных целях боярами, которые изображаются в от­рицательных чертах, а затем о княжении Даниила. Она написана, судя по характерным особенностям языка, одним лицом. В руках его, разумеется, были различные источники, в том числе, вероятно, повести о Калкской битве, о Батыевом побоище 1237 г. и др., но через весь этот материал внимательно прошлась рука книжника, отличавшегося очень индивидуальной манерой письма, неравно­душного к образно-поэтической и в то же время приподнятой, искусственно-цветистой речи. Изложение всей этой части - связ­ное, сплошное, лишь время от времени прерываемое замечаниями вроде «ничто же не бысть» или «тишина бысть». Что касается вто­рой части летописи, Волынской, начинающейся с 1262 г., рассказы­вающей о событиях княжения Василька и его сына Владимира и обрывающейся на рассказе о начальных годах княжения брата Владимира - Мстислава, то возможно, что в составлении её участвовали два лица или даже несколько. Изложение её отличается большей отрывочностью и в конце приближается к обычным лето­писным записям.

Наибольший историко-литературный интерес представляет пер-вая часть Галицко-Волынской летописи, доводящая изложение до конца княжения Даниила. Автор этой части летописи, как сказано, особенно обнаруживает литературный талант. Он любит красивую, изысканную фразу, яркий образ, порой облечённый в риториче­скую словесную оправу, архаическую грамматическую конструк­цию, придающую его речи своеобразную академическую торжест­венность. Щеголяя своей книжностью, он иногда впадает в вычур­ность и как бы намеренную запутанность в своих синтаксических построениях. В то же время он, как ценитель и апологет рыцарской доблести восхваляемых им князей, прислушивается и к тем песням, которые пелись придворными певцами в честь князей-победителей, и сам, очевидно, подпадает под влияние этих песен.

Наиболее художественный образчик поэтического стиля Галиц­ко-Волынской летописи мы находим в самом её начале - в похвале Роману и Владимиру Мономаху. Роман «ума мудростью» ходил по заповедям божиим, устремлялся на поганых, словно лев, сердит был, словно рысь, губил, словно крокодил. Как орёл, проходил он через вражескую землю, был храбр, как тур. Он соревновался с де­дом своим Мономахом, погубившим половцев и загнавшим хана половецкого Отрока в Абхазию, тогда как другой хан - Сырчан - скрывался на Дону. В то время Владимир Мономах пил золотым шлемом из Дона, завладев всею землёю Половецкой и прогнав «по­ганых агарян». В эту похвалу вплетается поэтический рассказ на тему о любви к родине. Память о ней пробуждает запах травы с родных степей. После смерти Мономаха Сырчан посылает своего певца Оря к Отроку с предложением вернуться в родную землю. Ни слова Оря, ни половецкие песни, которые он поёт перед Отро­ком, не склоняют его к возвращению, но когда Отрок понюхал по­лынь с половецких степей (емшан), он, заплакав, сказал: «Да луче есть на своей земле костью лечи, нели (нежели) на чюже славну быти» - и вернулся в свою землю. От него, добавляется в расска­зе, родился Кончак, который, двигаясь пешком, нося на плечах ко­тёл, вычерпал Сулу ".

В своё время Вс. Миллер в своей книге взгляд на «Слово о пол­ку Игореве» утверждал, что весь приведённый рассказ не имеет ничего общего с летописью и попал в неё из какой-либо героиче­ской повести вроде «Слова о полку Игореве», быть может, даже из не дошедшей до нас начальной части «Слова», и это, по мнению Вс. Миллера, тем более вероятно, что в самом начале «Слова» ав­тор обещает начать повествование «от стараго Владимера до ны-нешняго Игоря» и что это едва ли было только пустое обещание.

В самом деле, рассказ Галицко-Волынской летописи роднит со «Словом» и сравнение Романа с туром, и выражение «пил золотом щоломом Дон», и упоминание о половецком певце и половецких деснях, и, наконец, гиперболическое изображение Кончака, вычер­пывающего котлом Сулу, близкое к изображению могущества Все­волода Юрьевича, способного расплескать вёслами Волгу и вычер­пать шлемом Дон, а также могущества Ярослава Осмомысла и Свя­тослава киевского.

Если догадка Вс. Миллера о том, что анализируемый рассказ ралицко-Волынской летописи является фрагментом не дошедшей до нас части «Слова о полку Игореве», представляется лишь остро­умной гипотезой, которую нельзя подкрепить никакими реальными данными, то вполне приемлема его мысль, что этот рассказ привне­сён в летопись из круга произведений, по своему поэтическому стилю очень близких к «Слову». Отзвук песен, сложенных в честь Романа и его сына Даниила, мы находим в той же Галицко-Волынской летописи под 1251 г.: «Оттуда же князь Данил приде ко Визь-не и прейде реку Наровь, и многи крестьяны от пленения избависта и песнь славну пояху има, богу помогшу има, и придоста со славою на землю свою, наследивши путь отца своего великаго князя Ро­мана, иже бе изострился на поганыя, яко лев, им же половци дети страшаху». Как видим, в этой похвале удерживается знакомое уже нам сравнение Романа со львом; «изострился на поганыя» близко к «поостри сердца своего мужеством» «Слова о полку Игореве», а упоминание о том, что именем Романа половцы устрашали своих детей,- отзвук эпической формулы, нашедшей себе применение к Владимиру Мономаху в одновременно почти написанном «Слове о погибели Рускыя земли». Стилистически перекликается с расска­зом о Романе и Владимире Мономахе и рассказ о волхве Скомонде под 1248 г.: «Скомонд бо бе волхв и кобник (чародей) нарочит, борз же бе, яко и зверь, пешь бо ходя, повоева землю Пинскую, иныи страны; и убьен бысть нечестивый, и глава его взотчена (по­сажена) бысть на кол».

С первых же строк в Галицко-Волынской летописи даёт себя знать пристрастие летописца к книжной речи. Бросается в глаза прежде всего очень частое употребление дательного самостоятель­ного, ни разу, между прочим, не встречающегося в «Слове о полку Игореве»: «Сырчанови же оставшю у Дона, рыбою ожившю», «и приемшю землю их всю и загнавшю оканьныя агаряны», «остав­шю у Сырчана единому гудьцю же Ореви», «оному же не восхотев-Шю обратитися», «оному же обухавшю и восплакавшю» и т. д. В дальнейшем дательный самостоятельный также обильно уснаща­ет Галицко-Волынскую летопись, особенно её первую часть. В иных случаях здесь подряд следуют одно за другим предложения, каж­дое из которых конструировано при помощи дательного самостоя­тельного, как например в следующей поэтической картине вещего знамения: «Не дошедшим же воемь рекы Сяну, соседшим же на Поли вооружиться, и бывшу знамению сице над полком: пришедшим орлом и многим вороном, яко оболоку велику, играющим же птицам, орлом же клекьщущим и плавающим криломы свои­ми и воспрометающимся на воздусе, яко же иногда и николи же не бе».

К числу специфически книжных оборотов относятся и поясне­ния тех или иных слов при помощи выражений «рекше», «реко-мый»: «в горы кавькасьския, рекше во угорьскыя», «рикс, рекомый король угорьский», «зажьгоша колымаги своя, рекше станы, во день воскресения, рекше неделю» и т. д.

Книжность свою автор обнаруживает и в пользовании изрече­ниями, притчами и афоризмами: «О лесть зла есть! Якоже Омир пишеть: до обличенья сладка есть, обличена же зла есть; кто в ней ходить, конець зол прииметь,- о злее зла зло есть!» (изречение это заимствовано, видимо, из какого-то сборника; у Гомера его нет); «словутьного певца Митусу, древле за гордость не восхотев-шу служити князю Данилу, раздраного аки связаного проведоша, сиречь яко же рече Приточник: буесть дому твоего скрутиться, бобр и волк и язвець (барсук) снедяться. Си же притчею речена быша». Книжного происхождения и рассказ летописца о злой но­чи, разыгравшейся над белжанами. Он построен на игре слов: «В суботу же на ночь попленено бысть около Белза и около Черве-на Данилом и Василком, и вся земля попленена бысть: боярин боя­рина пленивши, смерд смерда, град града, якоже не остатися ни единой веси не пленене, еже притчею глаголють книги: не оставле-шюся камень на камени. Сию же наричють белжане злу нощь, сия бо нощь злу игру им сыгра: повоеваньи бо беаху преже света». Встречаются иногда в Галицкой летописи, как и в «Повести вре­менных лет», и народные пословицы. Сотский Микула говорит Да­ниилу, отправляющемуся в поход против венгров: «Господине! не погнетши (не растревожив) пчел, меду не едать».

Составитель Галицкой летописи, как сказано выше, особенное внимание уделяет военным событиям и князьям - участникам этих событий, причём он охотно рисует детали воинского быта и снаряжения. Так, Галицкая летопись турнир, поединок уподобля­ет игре: «И обнажившу мечь свой, играя на слугу королева, иному похвативши щит играющи», или: «Наутрея же выехаша немце со самострелы, и ехаша на не (на них) Русь с половци и стрелами, и ятвезе со сулицами, и гонишася на поле подобно игре». О воору­жении галицкой пехоты, о доспехах Даниила сказано: «Щите их яко зоря бе, шолом же их яко солнцю восходящю, копиемь же их держащим в руках яко трости мнози, стрельцемь же обапол иду­щим и держащим в руках рожаници (луки) свое и наложившим на не стрелы своя противу ратным. Данилови же на коне седящу и воя рядящу»; «Беша бо кони в личинах и в коярех (попонах) ко­жаных, и людье во ярыцех (латах), и бе полков его светлость вели­ка, от оружья блистающася. Сам же (т. е. Даниил) еха подле ко­роля (венгерского), по обычаю руску: бе бо конь под ним дивлению подобен, и седло от злата жьжена, и стрелы и сабля златом укра­дена, иными хитростьми, якоже дивитися, кожюх же оловира (шёл­ковой ткани) грецького и круживы (кружевами) златыми плоскыми ошит, и сапози зеленого хза (кожи) шити золотом». О «светлом оружии», о «соколах-стрельцах» говорится под 1231 г. в рассказе о войне Даниила с венграми. Сам Даниил изображается летописцем всегда в апофеозе. Летописец так характеризует своего героя: «Бе бо дерз и храбор, от главы и до ногу его не бе в нем порока». Ко­гда князь подъезжает к Галичу, жители города бросаются ему на­встречу, «яко дети ко отчю, яко пчелы к матце, яко жажющи воды ко источнику». У Даниила рыцарское представление о назначении воина, об его долге. Князьям, решившим уклониться от битвы с по­ловцами, он говорит: «Подобает воину, устремившуся на брань, или победу прияти или пастися от ратных; аз бо возбранях вам, ныне же вижю, яко страшливу душю имате; аз вам не рек ли, яко не подбаеть изыти трудным (усталым) воемь противу целым (бод­рым)? Ныне же почто смущаетеся? Изыдите противу имь». К по­терпевшим поражение союзникам своим - полякам, впавшим в уныние, он обращается с такой речью: «Почто ужасываетеся? не весте ли, яко война без падших мертвых не бываеть? не весте ли, яко на мужи на ратные нашли есте, а не на жены? аще мужь убьен есть на рати, то кое чюдо есть? Инии же и дома умирають без сла­вы, си же со славою умроша; укрепите сердца ваша и подвигнете оружье свое на ратнее». Унижение, испытанное Даниилом, когда он пошёл на поклон к татарам, вызывает у летописца горестную ти­раду: «О злее зла честь татарьская! Данилови Романовичю, князю бывшу велику, обладавшу Рускою землею, Кыевом и Володимером и Галичем, со братом си (своим), инеми странами, ныне седить на колену и холопом называеться, и дани хотять, живота не чаеть, и грозы приходять. О злая честь татарьская! Его же отець бе царь в Рускои земли, иже покори Половецькую землю и воева на иные страны все; сын того не прия чести, то иный кто можеть прияти?»

Наконец, в Галицкой летописи нередки устоявшиеся формулы воинского боя. Таково, например, описание битвы поляков с тата­рами: «Потом же придоша к Судомирю и обьступиша и со все сто­роне, и огородиша и около своимь городомь, и порок (стенобитное орудие) поставиша: и пороком же бьющимь неослабно день и нощь, а стрелам не дадущим вынукнути из заборол... падаху с мостка в ров, акы сноповье; рови же бяху видениемь глубоце велми и ис-полнившася мертвыми, и бысть лзе (можно было) ходити по трупью, акы по мосту». В других местах метание пращей, стрел и камней уподобляется дождю, треск ломающихся копий - грому, Метание копий и горящих головней - молнии.

Иногда батальный стиль Галицкой летописи, обнаруживая бли­зость к стилю книжной воинской повести, в то же время сближает­ся и с образами народного героического эпоса. Соединение книжной и устной традиции сказалось, например, в одной из наиболее драматических повестей Галицкой летописи - в повести о разоре-нии Батыем Киева в 1240 г. Здесь мы находим обычные для воин­ских повестей батальные картины: «Приде Батый Кыеву в силе тяжьце, многом множьством силы своей, и окружи град, и остолпи (обступила, окружила) сила татарьская, и бысть град во обдер-жаньи велице. И бе Батый у города, и отроци его обьседяху град, и не бе слышати от гласа скрипания телег его, множества ревения вельблуд его и рьжания от гласа стад конь его. И бе исполнена земля Руская ратных». Батый поставил у городских стен бесчислен­ное количество стенобитных орудий, бивших день и ночь и пробив­ших стены. Киевляне вышли к пробоинам, «и ту беаше видити лом копейный и щит (щитов) скепание (рассечение), стрелы омрачи-ша свет побежденным». Но и в былине о Калине-царе, вошедшей в сборник Кирши Данилова, мы также имеем параллель к описа­нию в летописной повести несметной татарской силы. Калин-царь подошёл к стольному городу Киеву:

Збиралося с ним силы на сто вёрст.

Во все те четыре стороны.

Зачем мать сыра земля не погнётца.

Зачем не раступитца?

А от пару было от конинова

А и месяц, сонцо померкнула.

Не видить луча света белова,

А от духу татарсхова

Не мощно крещёным нам живым быть.

Порой описание воинских подвигов в Галицкой летописи со­провождается ритмическими повторяющимися одинаковыми окон­чаниями:

И не бе слышати от гласа скрипания телег его,

множества ревения вельблуд его

и рьжания от гласа стад конь его;

исполчивша же коньники, с пешьци поидоста

с тихостью на брань,

сердце же ею крепко бе на брань

и устремлено на брань;

один же воин управи десьницю свою.

иземь рогатичю ис пояса своего,

далече верг, срази князя ятважьского

с коня своего,

в летящу ему до земле,

изыде душа его со кровью во ад.

Отметим, наконец, приём тавтологии, использованный в Галиц­кой летописи: «множьство много», «многомь множеством силы сво­ей», «мосты мостити», «клятвою клястися», «игру сыгра», «одож-дить дождь».

Вторая часть Галицко-Волынской летописи - летопись собст­венно Волынская - по сравнению с первой частью отличается зна­чительно меньшей красочностью стиля; в ней мы не найдём того образно-поэтического языка, какой так характерен для галицкого летописца.

Как бы исключением являются здесь поэтические формулы воинского боя в описании битвы между братьями-князьями Кон­дратом и Болеславом Самовитовичами (под 1281 г.): «Пришедшим гке полком к городу, и сташа около города, аки борове велицеи, и начашася пристраивати на взятье города; князь же Кондрат на-ча ездя молвити: «братья моя милая Руси! потягнете за одино сердце». И тако полезоша под заборола, а друзии полци стояху недвижимы, стерегучи внезапнаго наезда от ляхов. Прилезшим же им под забороле, ляхове пущахуть на ня каменье, акы град силь­ный, но стрелы ратьных не дадяхуть им ни выникнути из заборол, и начаша побадыватися (колоть друг друга) копьи, и мнози язве-ни быша на городе, ово от копий, ово от стрел, и начаша мертви па-дати из заборол, акы сноповье».

Начало Волынской летописи занято изложением литовско-укра­инских отношений после убийства Миндовга. В дальнейшем глав­ное внимание уделяется летописцем Владимиру Васильковичу, ко­торый «правдолюбием светяся ко всей своей братьи и к бояром и ко простым людем». Большая обстоятельность, с которой гово­рится в летописи о Владимире Васильковиче, доброжелательная и даже апологетическая характеристика князя заставляют думать, что всё написанное здесь о нём принадлежит лицу или лицам, близ­ким к княжескому двору и питавшим к Владимиру большую при­язнь.

Говоря о Владимире Васильковиче, летопись подчёркивает его храбрость на охоте, которой он увлекался даже во время бо­лезни, душевную мягкость, доброту, благочестие, ум и справед­ливость.

В Волынской летописи в гораздо большей степени, чем в Га-лицкой, обнаруживается церковный налёт, сказывающийся, между прочим, в обширной похвале Владимиру Васильковичу, иной раз почти буквально использовавшей похвалу Владимиру Святосла­вичу в «Слове о законе и благодати» Илариона. Впрочем, эта по­хвала начинается с такого описания внешности Владимира Василь-ковича, которое, вначале в точности повторяя описание внешности князя Романа Ростиславича, приведённое в Киевской летописи под 1180 г., в дальнейшем по своей детальности и стремлению к точ­ному воспроизведению его внешних примет выделяется на общем фоне летописных портретных изображений: «Сий же благоверный князь Володимерь возрастомь бе высок, плечима велик, лицемь красен, волосы имея желты, кудрявы, бороду стригый, рукы же имея красны и ногы; речь же бяшеть в нем толста (низкая) и уста исподняя дебела (нижняя губа толстая)». Эти детальные подробности в описании внешности князя находятся в соответствии со столь же детальным описанием его болезни (видимо, рака нижней че­люсти), от которой он умер".

В конце XIII в. из Киевского великокняжеского свода 1200 г., из Галицко-Волынской летописи и летописи Владимиро-Ростовской был составлен в Галичине тот летописный свод, который по одному из списков принято называть Ипатьевской летописью. Через этот именно свод, сохранившийся в северных русских списках, галицко-волынская книжная культура, сама выросшая на почве культуры киевской, вместе с ней воздействовала в известной степени на ли­тературную культуру северной Руси.